Интервью с Флаке для журнала "LEGACY Magazin" (aпрель 2004)

   Это прекрасно, когда старые знакомые однажды случайно встречаются и часами беседуют за несколькими бутылками вина. Еще прекраснее, если этот старый друг вдобавок оказывается клавишником группы под названием RAMMSTEIN. Однако прекраснее всего, если один из них играет в RAMMSTEIN, а другой является издателем музыкального журнала, который, конечно, не упустит такого шанса. Множество историй может рассказать, пожалуй, каждый музыкант, если он успешно более чем 20 лет, работает в этом жанре. С начала с группой из ГДР «Feeling B» и до этого времени к искрометному подъему с RAMMSTEIN. Этот человек пережил, пожалуй, почти все. Тем удивительнее тот факт, что Флаке все еще может радоваться простым вещам. Наша маленькая встреча у него дома раскрыла, конечно, и тому и другому удивительные истории. В интернете уже была информация, что группа отправилась в студию в Испанию. Заранее, конечно, старательно репетировали.

   «Во – первых, это было удовольствием, встречаться снова каждый день, что здесь просто есть кто-то, кто радуется, видя другого. И, во – вторых, это было прекрасно, иметь возможность развивать музыку без давления, не зная, куда это приведет. Мы взаимно представляли друг другу идеи, которые у нас были. Группа была занята этим, все объясняли это друг другу, и так мы имели в конце концов около 40 идей. Заголовки или риффы. Из этих было еще, смотря по обстоятельствам, приблизительно от трех до четырех версий. Это было изобилие музыки, которой мы и занимались. Самым прекрасным было то, что мы делали много музыки, которая после этого никогда снова не всплывет. Например, мы целый день играли песню, которую мы больше не будем снова трогать. Для меня это важно, делать вещи, от которых просто ничего не остается. После этого все просто уходит прочь. Если я отыграл концерт, то после него тоже остается действительно осязаемое ничего. Однажды я прочитал высказывание: «Моя жизнь – это след ноги на воде», и в репетиционной дела у меня шли также. Это было важное и прекрасное время, и это является одной из причин почему я занимаюсь музыкой».

   - А что приходит вам в голову сначала? Текст или музыка?

   «Тилль (вокалист группы прим. авт.) вывешивает у нас в репетиционной тексты, которым он придает значение и говорит: «Может быть вам придет на ум что-нибудь по этому поводу». Иногда бывает и по - другому. У нас есть определенное настроение, определенное чувство в музыке, и мы просим Тилля о тексте. Но обычно он просто получает результаты наших репетиций, и должен сам решить, как он с этим разберется»

   - Было ли какое-то внешнее давление снова писать новые песни?

   «Нет. Мы так долго находились в туре, что стали скучать по тому, чтобы опять следовать упорядоченной работе»

   - А какое значение имеют для тебя туры?

   «Речь не идет о значении. Это заложено в природе вещей, чтобы давать концерты в качестве музыканта. Если выпускается диск, то следует тур в его поддержку. Это доставляет больше или меньше удовольствия. Но настоящее музицирование для меня – это создание песен, а не проигрывание их. Не желая обидеть кого-нибудь: дать концерт в состоянии каждый идиот. Для этого не требуется ничего кроме возможности быть в состоянии отыграть всю программу, и не получить никаких неприятностей, как например это было в Мексике однажды у нас».

   -А как ты лично находишь ваши новые песни?

   «Если бы мы нашли их не хорошими, мы бы их не сделали»

   -Являетесь ли вы демократичной группой?

   «Да, даже чересчур! Это является также и общей проблемой в политике. Если бы политика функционировала демократично, то каждый (!) гражданин страны имел бы то же самое право, как и у нас каждый участник группы. Так как это не функционирует, то основываются партии, к которым каждый может почувствовать себя причастным в большей или меньшей степени. У нас, однако, ничто не связано. Мы шесть свободных мужчин. Сейчас можно сказать, что мы принимаем решения большинством. Но это не всегда хорошо, так как даже большинство может ошибаться. Таким образом, мы пришли к тому, что мы принимаем что либо, если двое в группе категорически против этого. Например, у нас есть серьезная проблема с какой-нибудь песней, в таком случае уже часто случалось так, что мы принимали их мнение. Мы – это демократия в широком смысле. У нас считаются не с большинством, а с общим благополучием. Это очень трудно, но в моих глазах является единственным приемлемым методом. Если кто-то хочет делать музыку вместе, то нужно также и искать совместные решения. Кто этого не хочет, делает музыку в одиночку и теряет при этом все качество. Потому что только вместе мы хороши. Если бы я проиграл тебе свои идеи, а позже ты бы услышал что из них сделала группа, ты бы увидел абсолютный сдвиг в качестве. Это было бы стыдно, если бы я выпустил эту песню в «стадии эго», не войдя во вкус, не зная как отразила бы эту песню группа. Я вижу себя и других как дипломатов и как помощников в этом мире. То, что важно для всех – это музыка для молодежи, которая помогает отграничиться от родителей и от общества. Это значит, нужно просто давать музыку при которой родители скажут: «О, боже! Что это за «Hottentotten» - музыка? (в негативном знач. - прим. Zwan)» Для этого я покорно примиряюсь с враждебным отношением, непониманием и вычетами в моей личной жизни. Если бы родители тоже находили эту музыку хорошей, то музыка больше не выполняла бы своей функции. Я и другие за то, чтобы дети и подростки могли вырасти».

   - Вернемся назад к вашим первым репетициям.

   «Сейчас мы сделали новую музыку для нас, которая раньше не имела места быть на прежних дисках RAMMSTEIN. Сейчас мы были группой, в которой точно также было важно вместе ходить кушать, как и делать музыку. Здесь все вещи основываются все-таки на сердечности и понимании, именно так это отлично. В течение многих лет мы создавали альбомы, и когда-нибудь тебе будет почти сорок, и ты поймешь: деньги не являются основой для всех наших действий. Известность не играет роли, так тебя сделали известным. Потом ты заметишь, что все это ложь и обман. Мы хотели сейчас делать те вещи, при которых не возникло бы плохого чувства. И иногда были голоса, которые говорили: «Подумайте о том, хорошо ли это примет публика?» На это я говорил лишь: «Мне все равно, что люди найдут хорошим». Что касается меня, им нет нужды покупать вообще ни одного диска. Они могли бы сказать: «Это омерзительно! Отвратительное дерьмо!» Мне это все равно. Я хочу делать вещи, которые я сам нахожу хорошими».

   - А теперь не мог бы ты мне еще рассказать чуть больше о новом диске?

   «Ну да. Одно из рабочих названий было «Amoure» потому что тема любви красной нитью тянется через весь альбом. Вторым названием, о котором мы думали, было «Rot» , так как красный является цветом любви.»

   - То что я лично получил послушать из нового, свидетельствует, по моему мнению, в любом случае о новом качестве в творчестве всей группы. Я могу сказать вам, что новый диск является для меня уже сейчас лучшим альбомом со времен «Herzeleid». Не сердитесь, что я могу дать вам, и хотел бы дать об этом не так много информации. На данный момент слишком рано делать такие заявления. Гораздо охотнее я хотел бы еще познакомить вас с одной из пережитых Флакой историй из его богатого жизненного опыта.

   «Когда мы первый раз были в Мехико, мы играли вместе c «KISS» на стадионе «Del Sol». В середине ночи мы улетали на Боинге 747 назад домой, и Тилль вскоре после старта сказал мне: «Парень, если мы сейчас упадем, то мы определенно унесем с собой пару тысяч человеческих жизней». Ты должен знать, мы летели прямо над трущобами. И вдруг раздался треск, который шел откуда-то спереди, и я подумал: «Ага, кабина пилотов взорвалась, умираем, спасибо!» Однако в самолетах есть такие табло высоты. Мы были прямо на высоте 5600 футов, а ты мог видеть: 5400, 5200, 5000, и затем экран погас. «ОК, итак это произошло», подумал я. Тилль сказал мне: «Посмотри – ка наружу, горят ли двигатели?» Чего я не знал, так того, что когда ты в облаках, свет рассеивается. Так как мы сидели впереди, красные световые лампы с поверхности самолета освещали через все облака. Для меня это выглядело, как на войне. Я просто был притянут видом из окна. Мы снижались все дальше. В какой-то момент я взял руку Тилля и сказал: «Я собственно не хочу умирать». Между нашими руками вниз бежал ручеек пота, и вокруг нас была мертвая тишина. Свет погас, и экраны были темны. «Так, - подумал я , - таким образом я попаду в сообщения новостей». Точно так, как иногда читают: «Самолет разбился - 200 погибших - причины выясняются». На это я только могу сказать, что сейчас я знаю, какое это чувство сидеть в таком самолете незадолго до удара. Пауль (гитарист – прим. авт.) повернулся к нам. Очень медленно, как марионетка, он сделал жест, которого я еще никогда не видел. Он просто кивнул нам, это было как: «Парни, с вами было здорово!» Я взглянул на Тилля, и передо мной промелькнуло все, что до этого происходило в моей жизни и в моей голове кое-как можно было выделить только одно: «Дааа…» Мы тогда все же не упали, дела шли дальше… Но что я узнал намного позже: в самолет попала молния и поэтому все компьютерные программы вышли из строя. С того момента пилоты этого самолета-гиганта вели его как раньше: на тяге крыла. Это более располагает к беспокойству, чем все другое. Потом они снова установили все программы заново, но 15 минут мы летели как 80 лет назад. Потом стюарды снова прошли по салону и спросили: «Что бы вы хотели выпить?» Наш полет потом был как поездка в трамвае. Чувство заново родившегося присутствует в любом случае. В последствии Тилль, который незадолго до треска писал тексты, скажет: «Я как раз хотел писать про эякуляцию». И после этого, что бы ни случилось, у меня еще долгое время все было действительно, действительно хорошо. Неважно, что происходит сейчас, ведь все могло бы быть гораздо хуже!»

   Записывал, спрашивал, выпивал & смеялся: Alexander Ertner
В присутствии: Flake

// Пeревод Zwan //

1